Драматургия Н. В. Гоголя в комедии «Ревизор»

Драматургия Гоголя — особая страница его творчества. Для не­го театр был не развлечением, а великой школой, где со сцены «чи­тается разом целой толпе живой урок» и зрители могут «потрястись одним потрясением, зарыдать одними слезами и засмеяться одним всеобщим смехом» («Выбранные места из переписки с друзьями»). Всего Гоголем было написано несколько пьес («Владимир III степе­ни», «Женитьба», «Игроки» и другие), но центральное место зани­мает, безусловно, первая из них — «Ревизор». По словам самого Го­голя, сюжет этой комедии, как и «Мертвых душ», «подарил» ему Пушкин. В октябре 1835 года, оставив работу над «Мертвым душа­ми», Гоголь очень быстро пишет «Ревизора» — уже 6 декабря коме­дия в основном была закончена, а 19 апреля 1836 года поставлена на сцене Александринского театра в Петербурге. Одновременно вышло отдельное издание пьесы. Гоголь остался крайне недоволен постановкой пьесы в Петербурге. В дальнейшем он много раз пы­тался объяснить смысл своей комедии («Театральный разъезд», «Развязка «Ревизора», «Авторская исповедь»), много раз перераба­тывал ее текст, создавая новые редакции, последняя из которых — пятая — появилась летом 1842 года.

В основу комедии положен анекдот о мнимом ревизоре, уже не раз до Гоголя использованный в русской драматургии. Но под пе­ром писателя-сатирика смешная история о том, как человека при­няли не за того, кто он есть на самом деле, превратилась в острей­шее обличение социальных и нравственных пороков российской бюрократии и призыв к их исправлению. В гоголевском «Ревизоре» присутствует и юмор, и сатира, что соответствует комедийному жанру, но в соответствии с основным пафосом пьесу обычно опре­деляют как сатирическую комедию. Так поняли «Ревизора» совре­менники Гоголя, в том числе близкие ему по духу, взглядам, худо­жественным вкусам.

Перед нами в обобщенном образе уездного города N разворачива­ется печальная картина жизни паразитического в своей основе бю­рократического государства, основанного на взяточничестве, казно­крадстве, подхалимстве низших и самоуправстве высших чинов. В нем не работают, а лишь создают видимость деятельности важней­шие государственные учреждения: суд, почта, здравоохранение и со­циальные (богоугодные) заведения, органы образования и просве­щения. Руководящие ими чиновники — судья Ляпкин-Тяпкин, по­печитель богоугодных заведений Земляника, почтмейстер Шпекин, смотритель училищ Хлопов — заботятся лишь о собственной выгоде и благосостоянии. Недаром Гоголь дает им говорящие фамилии. Всю эту систему возглавляет городничий Антон Антонович Сквозник-Дмухановский, считающий своим долгом не исправлять недостатки, а лишь прикрывать их, наводить внешний лоск — и то только перед приездом ревизора из столицы, за которого по ошибке чиновники приняли случайно оказавшегося в этом городе мелкого служащего Хлестакова. «Ради Бога, дайте нам… наших плутов!.. На сцену их, на смех всем!» — призывал Гоголь и сам сделал это в «Ревизоре». «Всем досталось, а мне более всех!»- так, по воспоминаниям современни­ков, оценил пьесу даже царь Николай I.

Но этот идейный слой, связанный с обличением общественных пороков и составляющий основу социальной сатиры Гоголя, — лишь одна из линий авторского замысла, хотя и очень важная. Для самого писателя гораздо более значимой представлялась та линия, которая выводит комедию на уровень нравственно-философских обобщений и связана с гоголевским «видимым миру смехом» и «не­видимыми ему слезами».

Еще Белинский отмечал: «Идея “Ревизора” носит не злободнев­ный, сугубо политический характер, но общечеловеческий и фило­софский». Степень типизации и обобщения здесь такова, что даже возникло особое понятие, получившее название по имени гоголев­ского героя — хлестаковщина. На роль Хлестакова Гоголь обращал особое внимание актеров. Этот образ оказался новым и непонятным для сценической трактовки. Во всех предшествовавших гоголев­скому «Ревизору» комедиях на подобную тему мнимый ревизор все­гда сознательно обманывал городские власти. Гоголь меняет в сво­ей пьесе то главное, на чем обычно держался сюжет: здесь нет обманщика, или, как пишет в «Замечаниях для господ актеров» ав­тор, «Хлестаков… говорит и действует без всякого соображения». Возникает вопрос: кто же тогда обманул чиновников? Почему они «сосульку, тряпку» принимают за важного человека?

Виной всему страх: «в страхе», «в испуге», «дрожа всем телом» — эти слова постоянно звучат в авторских ремарках. Образ Хлестако­ва, мнимого ревизора, у Гоголя также принципиально меняется. Его внутренняя сущность — это пустота, которая может заполнять­ся чем угодно («У меня легкость в мыслях необыкновенная!»). Он может быть любым: пылким влюбленным, знаменитым писателем, блестящим светским человеком, который вдруг превращается в мечтательного любителя природы. Когда чиновники увидели в нем грозного ревизора, Хлестаков мгновенно превратился в него. Даже речь его изменилась: звучат короткие, отрывистые фразы большого начальника («Уж у меня ухо востро! Я им всем задал острастку!»), от которых чиновники дрожат от страха.

Таким образом, оказывается, что Хлестаков и есть лучшее во­площение той абсурдной государственной бюрократической систе­мы, где все находится не на своих местах, а место делает человека тем, чем он сам себя считает и каким его видят окружающие. Хле­стаков уезжает, обман рассеивается. Но теперь по-другому выгля­дит то, что казалось до этого незыблемой системой городского уст­ройства. По-своему, каждый из чиновников чем-то напоминает Хлестакова. Так, размышляя о генеральском чине, на который мог рассчитывать тесть Хлестакова — «значительное лицо», городни­чий по-хлестаковски уносится мечтами вдаль. Узнав, как он был обманут, городничий даже не сразу может в это поверить, и проис­ходит почти невозможное: он чуть приоткрывает свое настоящее человеческое лицо, скрытое под маской чиновника, управляющего городом. Вот почему так трагично выглядит в последнем действии фигура обманутого и всеми осмеянного городничего. «Чему смее­тесь? над собой смеетесь», — звучат его слова, обращенные отнюдь не только к другим чиновникам, но ко всем, кто стал свидетелем этого лишь на первый взгляд смешного действия, за которым скры­ты слезы. Недаром эта реплика городничего появилась лишь в по­следней редакции «Ревизора», когда его общая идея окончательно сформировалась. Кто же главный герой этой необычной комедии? Материал с сайта //iEssay.ru

Сам Гоголь, отвечая на этот вопрос, писал: «…Никто не заметил честного лица, бывшего в моей пьесе. …Это честное, благородное лицо был — смех». Смех как некая очищающая сила, позволяющая человеку увидеть себя со стороны, удивиться или даже испугаться, но все же открыть в себе нечто такое, от чего следует немедленно избавиться, что надо исправить, искоренить в себе. Так начинает расширяться и смысл названия комедии. Гоголь вложил в свою пьесу призыв ко всем «обратиться зрачками в душу», то есть загля­нуть в себя и произвести «ревизию» в самом себе — пока еще не поздно. И в этом «приехавший по именному повелению» из Петер­бурга ревизор вряд ли сможет помочь, как не поможет ревизор мнимый — «поддельная ветреная светская совесть», которая вопло­щается в Хлестакове. Нужно пробуждение подлинной человеческой совести — а для этого требуется высшая сила, истинный ревизор — Верховный Судия, карающий погрязших в грехах чиновников.

Именно такой смысл вкладывал автор в Немую сцену — заключи­тельную сцену комедии, представляющую собой развернутую ремар­ку. Она придает развязке комедии глубочайший нравственно­философский смысл. Это как бы «последняя сцена жизни», по словам Н.В. Гоголя. Смысл развязки комедии «Ревизор», выраженный в Немой сцене, обусловлен ее символическим характером, что позво­ляет говорить о нравственно-философской идее «неминуемого воз­мездия», присутствующей в пьесе наряду с идеей социального обли­чения пороков бюрократической системы. Немая сцена также появились лишь в окончательной редакции 1842 года, когда проис­ходит коренной переворот в мировоззрении и творчестве Гоголя. В основании его — трагическое осознание того, что русская жизнь рас­колота, русские люди внутренне разобщены. И ничего с этой бедой художник поделать пока не может — ему по силам лишь выставить ее на свет и предостеречь всех. Гоголь не был обличителем «соци­ального зла», потому что зло, с которым он воевал, было не социаль­ным, а духовным, оно было не вовне, а внутри человека. Вот почему Гоголь так тяжело переживал происходящее в русской жизни и так настойчиво думал о спасении России от внутренней порчи, им ясно видимой, но для многих незримой причиной бедствий. Об этом он напишет в своем главном произведении — поэме «Мертвые души».